Много боли, много бессилия, ощущение, что мы - просто пара людей, которым не под силу сдвинуть гору, - это не то, чем хочется делиться.
Но ситуация повторилась, и чувств стало так много, что пережить их одним нам просто не представляется возможным. Мы постарались выбрать максимально нейтральное фото для этого рассказа, и заранее просим прощения, если оно заденет кого-то слишком сильно.
В июне этого года к нам в приют пришел Александр. Худой пожилой мужчина, тихий и спокойный. Из коротких опросов выяснилось, что он попал в сложную ситуацию, связанную с жильëм, очень давно. Последние пять лет жил по трудовым домам, где, по понятным причинам, не получал денег, не имел возможности восстановить утраченные документы и вернуться к нормальной жизни. Как только возраст стал больше 60-ти, а здоровье перестало позволять работать за еду, Александр потерял возможность находиться в трудовом доме, снова оказался на улице и пришел к нам.
Наш план был понятным - восстановить паспорт и СНИЛС, сделать медицинский полис и начать процедуру оформления пенсии. Но даже в этот краткосрочный план вмешался форс-мажор.
А теперь представьте себе ситуацию. Человек приходит в полицию, чтобы написать заявление об утере паспорта. Ему выдают на руки только талон-уведомление, а за протоколом говорят прийти позже. Без протокола человек не может подать документы на выдачу нового паспорта и оформить медицинский полис, и пока "позже" растягивается на недели, человеку становится плохо, мы вызываем скорую, за пять дней в больнице у него диагностируют онкологию неизвестной локации и отправляют лечиться амбулаторно, что невозможно без паспорта и полиса. Направление в хоспис получить тоже невозможно, как и остаться под медицинским наблюдением в больнице, и человек остается в нашем приюте, где всё, что мы можем сделать - это предоставить койко-место с питанием, бесконечно звонить во все доступные инстанции, и писать обращение на имя Уполномоченного по правам человека с просьбой о помощи, пока сам человек тает на глазах.
Две недели спустя после первой госпитализации Александру становится еще хуже, он падает по пути в туалет. Мы снова вызываем скорую, врачи которой сначала долго отказываются госпитализировать его без выписного эпикриза из предыдущей больницы, а потом всё же везут в больницу, в приемном отделении которой тоже требуют эпикриз. На дворе пятничный июльский вечер, мы привозим эпикриз, Александр загибается от боли на каталке в коридоре. Он онкологический, - говорит врач, прочтя эпикриз, - мы таких не берем, ему надо обращаться за помощью амбулаторно. Он не может получить помощь амбулаторно, - возражаем мы, - он не успел оформить новый паспорт и полис. Тогда забирайте его назад в приют, - говорит врач. Александр продолжает стонать от боли.
А дальше начинается ужас, который длится порядка пяти часов подряд.
Сначала врач говорит, что может его положить, если жидкости в брюшной полости будет достаточно много. УЗИ показывает, что её недостаточно. Потом врач вспоминает, что должен оказать помощь, если есть угроза человеческой жизни, а потом - что за эту помощь больнице никто не заплатит, потому что у пациента нет полиса. Потом предлагает выход - положить Александра по общему заболеванию в платное отделение терапии, и озвучивает сумму по прейскуранту - 27 тысяч 500 рублей. Как мы находим в пятничный вечер 27500, не стоит рассказывать, но когда мы их всё же находим, оказывается, что заведующей уже нет, и больница с радостью примет Александра в платное отделение, но в понедельник. Человек на каталке уже не стонет, просто лежит пять часов кряду, смотря в потолок. За это время ему ни разу не оказали никакую помощь, даже не дали обезболивающей таблетки. Мы говорим, что сейчас уйдём и вернёмся с журналистами, поднимем на уши весь город и расскажем о том, как работает больница. И происходит чудо - у нас берут деньги и кладут Александра в терапевтическое отделение. Мы выдыхаем. У нас есть три-четыре дня, чтобы получить направление в хоспис во что бы то ни стало.
На четвертый день нам звонят из морга и спрашивают, кто приедет забирать тело.
В ноябре к нам приходит Антон.
Антон высокий и худой, тихий и молчаливый, мы уже знаем, что у Антона опухоль, подаем документы на восстановление паспорта, получаем временное удостоверение личности и оформляем полис. Антон всё время уезжает на скорой и возвращается в приют через несколько дней. Антон терпеливо сидит в онкоцентре и ждет результаты своих очередных анализов. Мы видим, что Антону плохо, и тщетно пытаемся добиться для него социальной койки в любой больнице нашего города. Мы звоним в хоспис и узнаем там, что для того, чтобы лечь в это учреждение, Антону нужен целый пакет документов и заключений, а еще - самарская прописка, потому что хоспис - учреждение муниципальное, и не обслуживает иногородних и людей без регистрации. В пятницу мы везем Антона в онкоцентр на КТ, в воскресенье его с новым приступом забирает скорая, в понедельник нам звонят из полиции уточнить адрес, с которого умершего сегодня в больнице Антона увезли в больницу.
Наталья Александровна делает в своём рабочем кабинете алтарь. Фотография с паспорта Антона, распечатанная на черно-белом принтере, фигурка ангела, икона, свечи в стеклянной банке.
У Антона есть родственники в Москве, которые не могут приехать из-за ковида. Они просят похоронить его по-человечески, и почти полностью оплачивают все расходы на погребение сами. В процессе выясняется, что паспорт Антона потеряли в больнице, но специалист по ритуальным услугам решает все вопросы, связанные с похоронами. Мы едем хоронить Антона вечером, в полнейшей темноте, на сельском кладбище. Помогаем закопать могилу. Молимся. Вспоминаем ушедшего летом Александра. Не плачем.
Мы знаем, что не могли бы спасти ни одного из них.
Слишком запущенная болезнь. Слишком последняя стадия.
Мы говорим себе - хорошо, что они жили у нас в приюте.
Умерли не на улице.
Хорошо, что к ним относились по-человечески. Хорошо, что кормили досыта. Хорошо, что мы писали про обоих. Хорошо, что пытались облегчить последние дни.
Где-то на Рубёжном кладбище есть квадрат. Он так и называется, "для бомжей". Мы никогда его не видели. Там лежит Александр, тихий и спокойный мужчина, который пришел к нам летом.
Где-то в Кинельском районе, под деревянным крестом, лежит Антон. Тихий и спокойный мужчина, не доживший неделю до своего 47-летия.
Мы не знаем, сколько еще бездомных людей умирает в нашем городе прямо сейчас. Сухая статистика говорит, что их более 800 человек в год.
Мы не знаем, сколько еще бездомных людей умрёт, не дождавшись койки в больнице и хоть какой-то помощи извне.
Мы не знаем, как долго для того, чтобы получить помощь, живому сломанному человеку нужно будет пытаться пробить непреодолимые бюрократические барьеры.
Мы продолжаем работать.
И - не плачем.
Не плачем.
Не плачем.